г. Мессина, 15 ноября 1997 г.
Ну вот, окончена очередная поездка, завершилась неоднократная работа. Отстрелялся. Как же это все было? И откуда валится невезучее стечение обстоятельств?
г. Милан, 12 ноября 1997 г.
Установил телефонный будильник на семь утра, специально отключил автоответчик. И подумал: зараза, ведь наверняка отвечу и опять засну. А спать - ни в какую. Время - четвертый час.
г. Милан, 13 ноября 1997 г.
Звенит телефон. И впрямь: пора вставать. Вот я сейчас встану... Вот уже одиннадцатый час, елки-палки, а самолет - в одиннадцать. Знал ведь, эдакий я размазня. Главное - не забыть чего дефицитного. Банные шмотки, сорочки, нижнее белье, галстуки, портативный комп, доклады для перевода, которые конечно я так и не прочитал. Побреюсь в самолете. Срочно вызвать такси. “Такси, ждите ответа”. От дурацкой музыки легче не станет. “Цюрих 25, две минуты”. По три ступеньки за скачок, лифта больно ждать. Нагружен, как ишак. Ну, не тяжело, да громоздко. Выбегаю из подъезда. В Милане - солнце.
Редкое явление, в болотном, промышленном городе. Где же он, мой лже-швейцарец? Время - пол-одиннадцатого. Вокруг - ни автомата. Возвращаться - боязно: вдруг подъедет? Мысленно перебрал весь свой двух- и многоязычный мат, запасы почти истощились. Ребята открывают забегаловку под домом, пора готовить. Ге-Гей, дай звякнуть. Автомат не работает. Дай с обычного позвонить, будь другом. Вы, поганые лодыри, где ваш Цюрих? То есть, как это: не нервничайте? Да не будь мне к спеху, стал бы я вас вызывать? Какой дом два? Балбесы, сказано было: дом шестнадцать. Да и вообще, улица - двадцать метров и обчелся. Без двадцати одиннадцать. Пробка. Вот они, аэродромные мачты. Билет с предоплатой, так ведь надо оформить. Очередь. Кто последний? Бессмысленные физиономии тупо уставились в чудака. Здесь не принято: махают локтями, и довольны по горло. Открывают соседнее окошко, я как раз до перил не дошел: уркнул. Без десяти одиннадцать. Постная, недружелюбная, неудовлетворенная жизнью, преждевременно постаревшая девица с неприязнью берется за мой билет: мол, не положено, посадка заканчивается за 35 минут. Так что же вы делаете?, спрашиваю. А у вас не только предоплата, но и предрегистрация. Ты смотри-ка: вишь, сразу видно, еду на мероприятие ЕвроСовета. Ну вот, и нечего. Взмыленный, бегу на взлетную полосу, со всей ручной кладью: автобус давно отчалил. Плюхнулся на сиденье. Внимание: ввиду сверх насыщенного движения, наше воздушное судно отправится девятым по счету с этой полосы. 45 минут. А мне в три - синхронить. “Открыли Лондон, Дели, Магадан, открыли все, но мне туда не надо”. Взлетели. Пара часов лету. Читаю наконец доклады. Летим на посадку.
Бабах, одно-дециметровой толщины словарь подпрыгнул и грохнулся. Правда, я тоже подпрыгнул, как никогда, за 35 лет летания, да ремень придержал. Надо же, из солнечного Милана врезаться в грозу на самом носке итальянского сапога. “Меня так просто не возьмешь, держитесь гады”. Дождь, грязь, лужи. Автобус до моря, с автобусом - на баржу, опять автобусом до города. Век как болтают о трех с половиной километровом мосте через пролив. Чертовски качает. Благо не страдаю. Только заливает. Ладно, бывало хуже. Под дождем без зонта до гостиницы. Мнда, в Союзе много таких видал и прожил. Вот именно: нечего чикаться. Гражданские защитники, областная независимость, недобротная общественная администрация... Известное дело, любую тему переведу, не привыкать.
Ну вот, первый день подходит к концу. Лежу в своей келье. Тьфу ты, черт! Да что же это за наваждение? Что там капает? Сортир... Какой банальный сценарий, самая отпетая бездарность - и то не напишет. А тут - все наяву. Долго ли терпеть? Буль-буль, а время - три. Злой, взъерошенный, босиком по студеным плиткам, айда ремонтировать сифон унитаза. Починил. Так что же там еще сопит? Что за разбойничий компрессор, за окном? “О боги, боги, яду мне, яду...”. И гранаты с собой не имеется.
г. Мессина, 14 ноября 1997 г.
Пора вставать. Под душ. Ладно, это уж смешно: конечно, засорено. Бритье. Детский лепет: в раковине тоже засор. У-у-у, капиталисты проклятые!
Синхроню. Слово - немецкому гражданскому защитнику. Реле переходит немецкой кабине. Это значит (для непричастных к нашему ремеслу), что теперь они будут переводить не с итальянского на немецкий, а наоборот, итальянцы в зале будут слушать не докладчика, а переводчика, то же самое сделаем мы: будем слушать нашего товарища и переводить его соответственно на английский, испанский, русский и французский. Поэтому, роль ведущего реле - особо ответственная. Необходимо переводить быстро и четко, почти предупреждая докладчика, иначе подведешь товарищей.
Что за феня? Белены объелись? В наушники поступает пунктуальный перевод с немецкого на итальянский и... немецкий голос оратора. Будь это любой из прочих языков совещания - вырубил бы реле и перевел бы с оригинала. Ан, нет, именно с немецкого я - ни гу-гу... Все примолкли, слесарь по звуку где-то безуспешно ковыряется, я продолжаю строчить, сам не знаю чего, дико ворочая разъяренными глазами и пыхтя сигаретой (к счастью, мой напарник тоже курящий), и тут... на меня обрушилась кабина. Работаю с ‘78 года, синхроню с ‘86-ого, а такого еще не видал. Полетели какие-то доски, щепки, мой толстый словарь, бутылка минералки, самодельная пепельница из пластмассового стакана с водой и бычками, консоль наушников и микрофона, а за ней - лампочка, лопнула прямо промеж ног. А я - стою среди этого всякого хлама и продолжаю невозмутимо переводить. Задние ряды, услышав всю эту кутерьму, обернулись и заржали. Чего ржете, ослы?
В перерыве что-то прибили, что-то подняли, что-то прикрыли. А на ногах все равно не стоит. Ладно, перевалочный день истек. Валяй ужинать. Переводческая компания - чертовски занимательна: неугомонная орава болтунов. Пора спать, завтра работать. Бах-Бах-Карабах. Нет, ребят, поверьте: это не гроза и не детские хлопушки. На что спорим? Не даром торчат у меня четыре осколка в худощавом теле...
Владелец магазина не оплатил взятку, за то и взорвали магазин. Спасибо, что мы успели отойти метров на двести.
г. Милан, 15 ноября 1997 г.
Я не болельщик. Да и вообще: болеют только больные. Но сегодня сражаются футбольные сборные Италии и России. В баре под домом мне уже изрядно надоели, за эти недели. Что за навязчивый каламбур. Звоню Ане, русской подруге (именно подруге, а не фи-фи, ахах, ты-ты), приезжай прямо сюда с аэродрома, привези чего-нибудь из Сицилии. Попить или поесть? Попить и поесть. Вас понял. Неладная, что же вы, ребята, так подвели? Таперича мне терпеть недельку-две всякую идиотскую болтовню, в баре. А вечер все-таки прошел на все сто: лет десять, как не бывал в дискотеке. А тут, пригласили, дрыгался в свое удовольствие. Нет, еще не постарел, энергии - в паровоз, больше чем у этих моложавых нытиков.
г. Милан, 16 ноября 1997 г.
Почему трещит телефон? А-а-а, потому что время - третий час, скоро закат. Ой, головка - бобо... “Если бы в то утро Степе Лиходееву сказали бы так: Степа, если ты немедленно не встанешь, тебя расстреляют, Степа томным, чуть слышным голосом ответил бы так: Стреляйте в меня, делайте со мной, что хотите, я не встану. Водка с помидором - убийственное дело. Загубили парня в рассвете сил... Так кто же все-таки достает? Кто смеет звонить на рассвете? Благо, уж закат... А, привет, Сара. Гу? Спокойно, все в порядке. Только... Который час, которого дня? Как меня зовут? Че, вы все - у Ани, доедаете объедки? Принято: через полчаса я там. Ань, будь человеком, дай опохмелиться. Минская. А чем не водка?
Уж сумерки. Гуляем. А все же, как здорово, что есть такие люди, что друзья любят тебя, привязаны к тебе. “А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем поужинать, в Яр заскочить хоть на четверть часа”. Ты права, поменьше бы себе задавать бесполезных вопросов. Да такая уж моя дурацкая, меланхолическая натура. Жизнь не состоялась. А все равно, чем не жизнь? Скоро светает, сижу пред экраном, свечки шалят, Окуджава вещает, чаек парит, чайник гудит, водки по горло...
г. Милан, 22 ноября 1997 г.
А? Да, привет. В дискотеку? Ну да, суббота, в принципе не прочь. Только завтра после обеда мне улетать. Добро, к десяти жду вас.
Здорово, орлы. Приветствую, сударыни. Гиблое дело, десять лет не танцевал, а тут - три недели подряд.
Чего? Как это, укажи дорогу на Рим? Вы чего, выпили, али накурились? Шестьсот километров! Ах, в том направлении... Постой, причем тут Бергамо? Шуточки у вас... А ладно, сотню километров можно осилить.
Мнда... попался. В дискотеке средний возраст - лет семнадцать, самый здоровый явно пьян, а остальные нажрались таблеток. Почему же они все моются ежемесячно, воняют, как скотина? Чтобы не испортить окрашенный в ядовитый зеленый цвет петушиный гребет, то бишь шевелюру? Лучше держаться вблизи своей компашки...
Я сейчас, ребят, тут без дозы не обойдется. “Что такое Кровавая Маша”? Ну, томатный сок и водка. Ах у вас помидоры не водятся... Хорошо, давайте Отвертку. Ну, апельсиновый сок и оная же, водка... Да нет, не у нас в Милане, а так ее называют во всем мире, деревня. Какая еще персиковая водка, я что тебе, пацан? Вот так, давай Смирновскую, хоть и гадкую.
Бум-бум-бум, это значит, музыка. Ведь вроде еще не состарился, на всяких ДДТ, У2, Дип Парпл, Клэш, Кюр, Депеш Мод меня еще хватает. Да ведь это просто громкий барабан, фотовспышки и дымище! Все, хорош ворчать, неудобно. Угу, время - четвертый час, согласен, потопали.
г. Милан, 23 ноября 1997 г.
Да, слушаю. Да сам вижу, за полдень. Рис с грибами? С удовольствием. Разгружаю почту с интернета и еду. Не тут-то было: друг из Бурятии выслал семь мегабайтов. Ну, опоздал на полчаса. Спасибо этому столу, через три часа улетаю.
Где такси? Хе-хе, что, опять по линии невезучки? Всякие купцы и прочие торговцы устроили ярмарку на соседней улице, а мне переулок перекрыли. Я понимаю, Рождество, так ведь через месяц, совесть надо иметь, буржуи! Ну, хорошо, перехвачу на углу: на сей раз самолет - через час.
Лечу. Стюардесса явно старательная, да ограниченная. Есть у Вас томатный сок? Понял, не продолжайте. Водки и спрашивать не стану; давайте Вашу шипучку. Ну да, шампанское (тоже мне, Шампань: ишь, чего возомнили...).
Римский аэродром Леонардо Да Винчи. Следующий поезд на второй по значению вокзал - через полтора часа? Во, загнули! Опять на языке вертится “держитесь гады, меня так просто не возьмешь”. Поеду скоростным до главного вокзала, а оттуда - на метро. Наплевать, что дороже: не мне платить. Есть.
Судя по американским боевикам, разница с нью-йоркским метро - только в преступности: также вагоны - все разрисованы в причудливые иероглифы, повсеместно - липкая грязь, бедные бомжи с отсутствующими глазами и мои однолетки наркоманы с отчаянием во взоре.
Пустынная, неуютная, грязная периферийная площадь. Отсюда через полчаса отправится автобус в Акуилу, что в переводе значит Орел. Гм. Моросит паршивенький, липучий от промышленного загрязнения, мелкий дождик. Когда я мечтательно вспоминаю о снегопаде, все смотрят на меня, как на выпендривающегося, зацикленного зануду. А разве не лучше было бы?
В руках - “Москва 2042” Войновича, за десять лет третий раз перечитываю. В наушниках - песни из кинофильмов Рязанова. Я, кажется, вздремнул: мы уже прибыли, полтора часа пролетело. Вроде, провинция, а площадь – точь-в-точь как при выезде из Рима. Ну, где обещанная стоянка такси? Одно стоит, да уже заказано. Бедняга, шоферу - под семьдесят, и явно астматик, а торчит тут в полночь. Что, заказчики подвели? Валяй, поедем в эту мнимую “Высшую Школу”...
Дурацкая привычка, подражать америкашкам: ведь здесь же был древний Рим, Юлий Цезарь, всякие философы, валявшиеся в простынях и пожиравших виноград, обсуждая эмпириокритицизм, и все это - веков пятнадцать до того, как индейцев истребили всякие сосланные дебильные англосаксонские преступники! И приплыл туда впервые - тоже итальянец. Правда, думал попасть к индийцам... Так ведь ошибку исправил опять-таки итальянец, Веспуччи!
Так вот, какого лешего подражать, как макаки, американским кампусам? Все равно не на уровне. Я давно не студент, сами меня позвали, а жилье устроили - как детям. Ну, во-первых - без телевизора. Я не изнеженный, но в чем я провинился, чтобы неделю жить оторванным от мира? Убогая каморка, без окон. Холодильник, и на том спасибо. Ясно, экономят: три низкосортных пузырька по тридцать грамм с бренди, виски и настойкой, две банки итальянского пива. Ну, к примеру, разве финны умеют производить вино? Так почему же вы занимаетесь не своим делом? А ладно, айда в бар, авось успею набить брюхо, а то ведь не поужинал.
Я понимаю, Вам закрывать, но я же опоздал на четыре минуты, только приехал. Согласен, бутерброд. Извините, а у Вас случайно томатного сока?... Все, усек. Опять противное итальянское пиво.
г. Акуила, 24 ноября 1997 г.
Мужики, что за претензии? С какой стати мне было причитано вчера явиться к ужину? Итак шесть с половиной часов добирался, Вы что, оплачивали мне вчерашний день? Нет? Ну, а соответственно... Да плевать мне, что Вы договаривались с агентством! Чушь собачья... Агентство платит мне с сегодняшнего, так что это с ними и выясняйте. И заметьте: только за синхронный перевод, так что прекратите штучки-дрючки, не буду я никого сопровождать, ни по деловым ужинам, ни по достопримечательностям, ни по шмоткам.
Связь, шлюз, общий канал, радиорелейки, ИКМ, маршрутизация, многослойные подложки, АОН, ОКС, перенос вызова, контроллеры, временной кадр. Да-да, нечего таперича восхищаться, шесть лет с гаком разгребаю Ваши неясности. А россияне - толковые, и без зазнайства. Ну, а в данном случае - еще и земляки, то бишь москали. Вместе вспоминали мужика в пиджаке и дерево - во. А еще бассейн “Москва”.
Так оно и получилось, после ужина пришлось выпрашивать по блату склянку Мартини. Бармен попался на редкость чуткий. Дело в том, что тута бутыли продают, сколько из нее выжали бы рюмок грамм по сорок. “Ну, старик, за сколько?”. А он, в ответ: “Стаканы нужны?”. Трофей несли, как вымпел, задаром. Тут уж аж глава прослезился, поднялся в номер и вынес водку “Родник”. Все ясно, придется все-таки показать город. А ведь синхронить - не чирикать. А ладно. Зато хоть сегодня вечер - не тоска.
В пятницу вернусь к семи вечера, и с аэродрома - прямо на другой синхронный перевод. Дома – голая, супружеская, давным-давно холостяцкая постель, простыни и наволочки еле успел выстирать перед отъездом, так и висят, сушатся, к понедельнику оплатить пару лимонов налогов, в банке пять лимонов задолженности, заказчики задолжали с осени лимонов эдак дюжину, безвыходная галиматья, в своей комнатушке погряз по горло в квитанциях, счетах (выставленных кому-то и кем-то мне), нераспечатанных и пустых конвертах, книгах, словарях, заметках, телефонных номерах (дурак, пора бы научиться добавлять, чьи они), неоконченных письменных переводах (все равно все требуют ко вчерашнему, а плотят через квартал, да и вообще, отстаньте, вшивые), рекламных листовках, объедках, грязной посуде...
В субботу и воскресенье репетировать вторничный концерт (чертовски полюбилось мне пение контр басом), в понедельник и вторник опять синхроню, вечером - отстреляться в полный голос на концерте, в среду - отчаливать на Сицилию, до восьмого, девятого - дых-дых-передых, десятого - синхронить в Риме.
Да нет, я не жалуюсь, на роду мне написано - непоседа. Только хозяйствовать на квартире не успеваю, и надоело вкалывать да в долгах сидеть.
Порядок пора наводить, в жизни. Да нет, не жениться. То есть, может и да, но, во-первых, не в этом дело, а во-вторых, в голове надо порядок воцарить, иначе все бесполезно. А в голове - то зловеще, то приветливо, эхом раскатывается: “меня так просто не возьмешь, держитесь гады”.
В Москву тянет. Сам знаю, хорошо - где нас нет, знаю, с моими западными замашками - не одну горькую похлебку расхлебывать. А тянет. Давно.
Где же вы, друзья однополчане. Где же мой отроческий Рим, где пузатые синьоры к полуночи спускались пить кофе, доброжелательно раскланиваясь друг перед другом. Где моя детская Москва, где в то же самое время девушки возвращались домой без кавалеров, и никому и в голову не взбрело бы не то что изнасиловать, но даже пристать... Где мне место, пес его знает. Не по географии, в том-то и дело. Все было, только речка унесла. Тьфу, какая убогость.
Было как-то дело, несколько лет тому назад, жил я пять лет со своей тогдашней спутницей. Ну, пять лет, можно считать, супруга, не в бумагах дело. Что-то накренилось, года три не ладили. Тем временем, спросонья я стал отвечать по-русски, как на телефонные звонки, так и на ее ночные озлобленные вопросы. Помню, поделился с отцом, не в смысле неполадок, а насчет непроизвольной русской речи, на едином дыхании. Было это и у него. Да недолго. Не в сроках дело? Согласен. Вот только в чем загвоздка. В крови у меня это течет, и, самое главное, горд и рад по горло. Где нас нету - чертовски отлично. Неужто я не стану в Москве вздыхать по той Руси, по которой аж сверстники мои прочертили кувалдой семипудовую черту? Буду, как черт даст, хоть убей. Уже охаю.
Опять отклоняюсь. Три года, как вернулся в мальчики. Боже какие скандалы. Битая посуда, когти в лоб, вопли, а я - на сто восемьдесят градусов и арриведерчик. Дорогой Михайло Афанасьич, ровно двадцать лет цитирую тебя: он не заслужил света, он заслужил покой. А ты ведь скоропостижно скончался пятьдесят шесть лет тому назад.
И тут уж разразился... Даже прежде, и то был более серьезным в смысле двухполовых отношений. Но, самое главное, дал волю ранее сдерживаемым порывам. Forma mentis, склад ума. Нет, не в постели. Короче, обрусел, или вернулся к прерванному, приостановленному, неисполненному пути. Нет, не регрессия, не отступление, а просто продолжение. И то же самое, рано или поздно, будет с моим средиземноморьем, да не созрел еще.
А может, потому моя жизнь и не состоялась? Да я не о сожительстве: то было к лучшему. А с другой стороны, коли такие задатки, что скорбеть, что не состоялась? Преждевременно - тоска была бы дремучая. Главное, как я решил железно, дотянуть до XXII века в благопристойной форме. Ну, 138 лет. Сейчас - редко, но возможно. А тогда... видал? Значит, не все еще было, и речка ни капли не унесла. Все будет, а речка будет течь, как текла.
г. Акуила, 25 ноября 1997 г.
Нет, пройдохи. И выпендрехи. А я, конечно, чудак на букву “м”. Эдакая тварь, мол, проводи их туды-сюды, ты переведи то-се (в перерывах). Только не зря я выбрал себе сию вольную профессию. “Поймите, мне не положено”. А он: “Я те говорю, те положено, не устраивает - больше не вызову, с англо-говорящими девахами не было вопросов, а если какие вопросы - обращайся к своему хозяину”. Ну, пора быть человеком. “Во-первых, на ты - со мной только те, кому я позволяю. Во-вторых, я сам себе хозяин, и без Вас проживу. В-третьих, я профессионал, отказавшийся от надежной зарплаты именно чтобы не унижаться перед такими как Вы. В-четвертых, Вам нужен я, не мне - Вы. В-пятых, если Вас что не устраивает - обращайтесь к тем, к которым Вы, по неотесанности, обратились. В-шестых, очевидно Вам не дано осознать, ввиду Вашей ограниченности,
Только теперь я заметил восхищенный, умный, благожелательный взгляд соседа по столу. Оказалось, это как раз шеф вот этого недоростка (кстати, вероятно моего возраста), от коего шефа в принципе все и зависит. Он сразу сменил тему, будучи чутким и просвещенным, что здесь - редкое явление. “Не поймите меня превратно, я Вам не ввиду Вами высказанного, Вы знаете, откуда в русском языке слово ерунда?”. Хоть убей, не знаю. Хотя, постой... “Простите, тут не причем герундий?”. Директор аж прослезился. Боже, как горько: таких итальянцев теперь на всем сапоге можно посчитать на пальцах. Я не загордился, нет, я просто был растроган. И опять, ощущение не своего достоинства, а своей неуместности во времени, в географии, в modus pensandi, в жизни.
Каким же я стал занудой во всего тридцать пять лет. Помню, в последние годы сожительства, мать как-то сказала: “что ты стал такой злючкой? Ведь в детстве, с уже тогда подвешенным языком, ты в любом положении, со мной, с друзьями, с недругами, все разрешал остроумным, но именно умным, выражением”. И уже тогда (всего лишь горстку лет тому назад), я ответил: “мамуля, иссяк: не до смеха”. Какой же я стал скучный. Бороться надо, с самим собой. Да: надо. Только мочи нет, заглотчики проклятые. Дай бог в которого я не верю, выдержать и остаться одним. “С кем распрощался, Вас не касается”. Да это совсем иное. Будь все так просто - пера бы в руки не брал. Ох, река паскуда. Да не Волга: на Свияге греб на лодке... То был ‘74-ый.
Можно ли считать шагами тишину? Женя считает - да. Это у Рязанова. Сколько нервных связей. Чертовски нужных.
г. Акуила, 26 ноября 1997 г.
В жилах стучит: войной, борьбой, знакомством, дружбой, привязанностью, любовью, преданностью можно заниматься исключительно вдвоем. По крайней мере.
I’ve a dream, я видел сон. Просто приблизились, пошел сон. Прошло время, через ставни сочится настырный свет. Как-то оба проснулись, одновременно. Смотреть на часы - обоим и в голову не взбрело.
Посмотрели друг другу в глаза. Твои изначально испуганные. Мои - просто добрые и переполненные нежностью. И тут ты впервые подобрела и расслабилась: уткнулась лицом мне в грудь. Как мне захотелось прильнуть к тебе...
Обнял, и дремля продолжал гладить тебя по щеке. Так мы вновь заснули. И все. Так я и проснулся, одинокий. Ничего никогда не было, отвратительная штука - грезы.
г. Акуила, 27 ноября 1997 г.
Почему? Почему так мало человечных людей в этих в прошлом просвещенных краях? Ерунда. Да, герундий. Ведь “созданное основывалось на десяти парах противоположных понятий: четное и нечетное, ограниченное и неограниченное, добро и зло, правое и левое, свет и мрак, муж и жена, прямой и кривой, квадратный и круглый, покой и движение, один и множество”. А сейчас - “Санта Барбара”, в лучшем случае.
А ведь все так просто: двоичная система. Я начал работать в ‘78-ом, было мне шестнадцать. Начал я с перевода на итальянский заворожительного рассказа из сборника фантастики ‘64-ого года, “Алгоритм успеха”.
Почему еще никто не догадался применить кибернетику к организации личной жизни человека? Современная жизнь сложна: сотни дел, намерений, проблем, поступков, событий. Как распределить время, чтобы осталось и на свидание с девушкой, на театр, на отдых? Как встретиться с нужным человеком? Как уклониться от встречи с ненужным? Как не опаздывать на работу, как распределить деньги до получки? Как строить взаимоотношения с родственниками, чтобы легче жилось? Как и где отдыхать? Какие идеи стоит осуществлять, какие нет? И в какой последовательности? Как получить справку? Как получше наладить свой быт в этом городе? А может, не стоит и налаживать, плюнуть да уехать... Эмпирически живем. А жизнь все стремительнее: радио, телефон, самолеты... От нашего города до Москвы долетаешь так быстро, что не успеваешь обдумать командировку! И так во всем: медлительный человеческий мозг не успевает осмыслить и сопоставить все, выбрать из тысяч вариантов наилучший. А ведь этот вариант - твоя жизнь, человек! Дороги, которые мы выбираем... ни черта мы их не выбираем, живем как придется, хватаемся за что поближе, что на глаза попалось. А потом грызет неудовлетворенность. В книгах, в фильмах - в хороших, конечно, - жизнь описана всегда как-то интереснее, ярче, логичнее, чем она есть на самом деле. Вроде бы люди тем же занимаются: влюбляются, работают, враждуют, страдают, дружат, изобретают, но все у них как-то ловчее выходит, совершеннее! У писателя есть время продумать поступки и дела своих героев. Книгу, где описываются события одного дня, он, может, пишет год. Фильм, который мы смотрим полтора часа, снимают несколько лет. А у нас нет такого времени на обдумывание! Жить приходится каждый день, успевай только поворачиваться. Продираемся сквозь чащу неотложных житейских мелочей, и не хватает у нас порой ни времени, ни сил на самое главное в жизни: творчество, подвиги, настоящую любовь, настоящую дружбу. Остается осадок, и чувствуем мы себя не то что несчастными, а как-то не очень счастливыми... Алюминий когда-то стоил дороже золота, а теперь из него кастрюли делают. Развернется микроэлектроника, наладят серийный выпуск - и через десять лет кибернетические машины будут иметь размеры и цену радиоприемников. К тому времени надо иметь общедоступные алгоритмы, чтобы кибернетика вошла в жизнь, в быт, в труд каждого! Талантливо прожить каждый день... Нет, над этим надо думать сейчас...
Если дурака учить, он не станет умным - он просто будет больше знать. В самом деле, спутники запускаем, управляемым термоядерным синтезом скоро овладеем, а перед заурядной глупостью и подлостью часто оказываемся беспомощнее котят. Почему здесь нет научного подхода? Как преуспевают дураки? Во-первых, у них узко ограниченная цель: благополучие во что бы то ни стало. Они не утруждают себя поисками смысла жизни, анализом своих и чужих переживаний, размышлением над общечеловеческими проблемами, вообще лишней игрой ума. Логика упрощена... Во-вторых, поведение их в большей степени предсказуемо. Обратись к тому же дураку с самым несложным делом - можно наперед сказать, что он никогда сразу не разрешит: либо откажет, либо что-то изменит, либо “отложит вопрос”, чтобы доказать свою значимость и нужность. У них определенные алгоритмы поведения! “Я тебе - ты мне”, “не нами установлено - не нам отменять”, “око за око, зуб за зуб”, “умный в гору не пойдет, умный гору обойдет”, “разделяй и властвуй”, каждый за себя”... Эти житейские алгоритмы имеют четкую логическую структуру! Их можно выразить символами математической логики и электронными схемами. “Я тебе - ты мне” - типичная схема с положительной обратной связью. “Око за око...” - схема с отрицательной. “Тише едешь...” - линия задержки. “Умный в гору не пойдет...” - типичная схема “не - или”, универсальный логический элемент из транзистора и двух диодов. А “разделяй и властвуй” - это вообще принцип разбиения сложной информации на элементарные двоичные символы, которые легко перерабатывать!
За спиртным мы обнаружили общее увлечение в расчетах. Я ему: “к математике”. А он мне: “извините: к арифметике”. Он прав. Он чертовски прав. Как же это оно было, двадцать лет тому назад?
19/07/1962
1+9=10 -> 1+0=1
0+7=7
1+9+6+2=18 -> 1+8=9
М=14 Б=2
1+4=5
2=2
x2-5x+4=0
(x-4)*(x-1)=0
То бишь четыре с половиной десятка лет. Итак, вроде помирать мне годочков через десять, в 2007-ом. Не-а, “меня так просто не возьмешь, держитесь гады”. Опять! Обождите век, раньше трын-трава не искореняется. А зори здесь тихие, после споем. Всей кровью прорастайте в любимых, и, когда уходите на миг, не прощайтесь с ними. Мало ли... Итак подарок: есть они, любимые, а то ведь жизнь может обойти, не думайте. Поверьте.
А если я кану безвестно? Нечеловеческая сила всех калечит в одной давильне, и никого не защитила обещанная встреча в дали. Все было, да только где ж она, речка, безалаберная? Вспоминайте иногда, стою, держу весло. Будя: через одну восьмую обращения планеты вокруг светила - вещать. Братья воробушки, заткните глотку, совесть имейте: дремали, не поддержали, не всколыхнулись ни на раз.
г. Милан, 10 декабря 1997 г.
Если бы в следующее утро Степе Лиходееву сказали бы так: "Степа! Тебя расстреляют, если ты сию минуту не встанешь!" - Степа ответил бы томным, чуть слышным голосом: "Расстреливайте, делайте со мною, что хотите, но я не встану". Ну, далее все помнят. Не помните? Это ваши проблемы: обратитесь к книгам, отморозки эдакие.
Как всё мило и мягко. Однако, чья это постель, незнакомая, с бархатной голубой подушкой? Вернее подушка какая-то знакомая. Хотя, не она, а цвет. И бархатистость. Где же я это видал? О: коврик у меня в сортире. Неприличные ассоциации, лучше не упоминать о них хозяину. А может хозяйке? Так, минуточку: а где я, вообще? Почему нет никаких связей со вчерашним днем? Впрочем, который сегодня день, меня нисколько не волнует, равно как и кто я такой.
Итак, начнем с главного: где я? Вот он, знакомый бархат: лежу на полу у себя в сортире, и был это действительно тот самый коврик. Лежу в плаще. Пол твердый и холодный. Дрожу. Вот это да. Редко так напивался. Мозги постепенно начинают работать. Нет, пока что ничего не проясняется. Нужно растопить печку. Руки не разгибаются. Спать, тело ещё не оправилось. Раздеваться неохота, ботинки сыму и будя. Благо пуховик толстый.
Будь проклят тот, кто изобрел телефон, как его там... а впрочем, не важно. Сработал автоответчик. Время - четвертый час. Темнеет. Тот, кто звонил не оставил сообщения. Зато оказалось два факса и одно сообщение, всё по работе. Звонили в десять, хоть убей не слышал.
Так. Помню, ужинали. Минская – во. Чистая, не вредная. Правда, всё началось с утра. Или даже с позавчерашнего. Короче просидел почти всю ночь напролет за срочным переводом, до пяти. Отправил по интернету в 04:54. Лег, а в пол девятого начались рабочие звонки. За весь день около тридцати. В пол одиннадцатого продомофонил друг-сосед. Попросил тридцатник в долг. Я и сам в долгах, да многомиллионный, от тридцатника не помру, одолжил, конечно. Ну, кирнули по паре стопок Московской. Дальше сижу вкалываю. В пол второго решил, что всё же не дело, нужно подкрепиться. Спустился в кабак минут на сорок, барашек был классный. Без четвертинки красного винца грех, сам бог велел. Продолжаю вкалывать. Тут подруга позвонила, зовет на ужин в трактир к девяти. Ладно. В пол восьмого рабочая встреча в баре, нужны советы по крупномасштабной торговле. Пара Кровавых Маш со Смирновской вполне вписываются в норму. Прежде чем сунуться в метро, звоню для подтверждения подруге. Оказывается, трактир отменяется, всё переносится к ней домой. "Я с удовольствием, только всё действительно переносится? В смысле: не чувствуй себя виновной, можем в другой раз увидеться". "Перестань, вину испытывают те, у кого совесть есть, а я - бессовестная. Ты лучше пива привези". Неправда это, насчет совести, человек очень даже порядочный. Только облекла себя в эдакую защитную оболочку.
Итак, ужинаем. В конце концов, решили завершить в музыкальном баре у нее под домом. И тут ее знакомый вытащил армянский коньяк. Я вообще кроме водки мало чего признаю, но это был действительно стоящий коньяк, на высоком уровне. А вот дальше - полный мрак. Надо позвонить, выяснить, ей-то я доверяю. Ответила, чтобы перезвонил вечером. Гм. Может, действительно занята, а может я чего-то не так?
Выпил рассола. Дрянь, и не помогает. Может потому, что огурцы ливанского производства. Пропустил стопку. Полегчало.
г. Турин, 7 сентября 1998 г.
Так-то. Будешь знать как обращать внимание на работу нежели на заработок. Торчать целое лето в вымершем городе, когда на квартире термометр норовит лизнуть сорокаградусную отметку, без копейки за душой, пока твои должники валяются на каком-нибудь курорте, поминая тебя с усмешкой – не лучший вариант. Благо, что кредиторам – тоже не до тебя. В общем, пару раз дело дошло до обморока, потный дежурный врач ночью зашивал с ненавистью. А потом, со дня на день, внезапно, все вновь завертелось, еле успевай сунуть грязное белье в стиралку и вот – новый город, новый поезд, новый рейс, новые люди, новая тема. Все такие активные, шустрые, загорелые, смотрят на тебя вызывающе, а ты все поминаешь твой взаправдашний последний отпуск ‘94-ого года, да клянешь на чем свет стоит буржуазный строй.
Для умных, вдохновленных мыслей нужны деньги. То есть, не то что разбогатеть, но как тут возьмешься за высокие порывы, когда-то и дело директор сбербанка допытывается, мол, когда ты думаешь – и думаешь ли вообще – выскочить из многомиллионного минуса, домохозяйка уточняет, почему с начала года ей не поступило ни одной квартплаты, а всякие пройдохи (страховка, разные издательства, бывшие заказчики и т.д.) вымогают (по крайней мере, пытаются) деньги, которых у тебя нету и не будет, да разношерстные стервятники сулят мнимые сделки за баснословные деревянные? Пора менять шкуру, посылать почаще.
Тут еще родственники и друзья-соратники что-то пристали: остепенись, женись, обзаведись детьми… Да что вы липнете, завидно, что ли? Ну, хорошо перерос Га-Ноцри, скоро Александра Сергеевича перещеголяю. Так ведь не в возрасте дело. Ну-ка, серьезно.
Все-таки верно принято на Руси: семью надо заводить рано. И дело не только в том, что успеваешь быть товарищем подросшим детям. С возрастом изменения даются туже, пропадает желание подвергать свою повседневную жизнь каким либо переделкам. Растут претензии, сокращаются возможности восприятия отличающегося от тебя. Чем больше копить жизненного опыта в одиночестве, тем меньше ты согласен даваться и давать. Да нет, я не жалуюсь: мой организм почти не изменился за последние пятнадцать лет, пользуюсь относительным успехом у противоположного пола. Просто меня преследует чувство непредотвратимости заката будущего. Я имею в виду, что настоящее – все более прошлое, а будущее – настоящее. И, честно говоря, не нравится мне это мое теперешнее время.
г. Бергамо, 13 февраля 1999 г.
Что же я молчал год с гаком? А просто, если нечего изрекать – лучше помолчать, тем самым позволив закрасться сомнению, мол, ему нечего выразить, чем – болтать попусту и тем самым подтвердить сомнение. “…Дама сдавала в багаж…”. Вертится на языке, никак не избавиться. Поезда всегда производили на меня такое впечатление, особенно местные. Привыкнув с рождения к самолетам, ритмичное стуканье колес об рельсы навеивает на воспоминания, образы, ситуации, прошлого и настоящего. В частности вечером. Проезжаешь села, города, жухлые хаты, дешевенькие новостройки, в окнах горит свет, мама зовет детей к столу. Кажется, запах пригорелой пищи и недобросовестно промытых полов норовит впитаться в купе. А ты здесь – чужеземец, странник, незваный обозреватель. Поперек шпал – всевозможные доказательства человеческой неряшливости, безответственности и поверхностности: рваные пластмассовые бутылки, пустые пачки сигарет, бычки, засаленные газеты. Горят огни пустынных отдыхающих заводов. Стоят ядовитые запломбированные старенькие плацкартные вагоны, переполненные всякой неизвестной мерзостью, из-за которой близпроживающее население скоропостижно отдает концы. Поезда дальнего следования проскакивают все это в считанные доли секунды.
В шестидесятые года не было необходимости нумеровать аэродромы. За неимением покушений, доступ был достаточно свободным. Когда игрушечный самолет из Рима приземлялся в единственное Шереметьево, на плоской крыше одинокой двухэтажной постройки в центре площадки, к которой подъезжали медленным ходом приземлившиеся лайнеры, через окошко я видел мать средь негустой толпы, которая махала мне рукой. Говорят, тридцать лет тому назад в Москве-реке лещи клевали.
Возвращенец
Далее - то же самое: цитата, которую вы все знаете. Не знаете? Больше читать надо, а не лапшу мне на уши вешать.
– Слушай, – сказал я, – зачем ты мне эту хреновину порешь? Ты можешь в Москве плести чего хочешь по телевидению и здесь дурачить местных простаков, но не меня. Неужели ты надеешься меня убедить, что веришь сколько-нибудь в коммунизм?
– Миленький мой, я вообще ни во что не верю, – усмехнулся он. – Я не верю, а думаю. И мне кажется, что какие-то шансы еще есть.
г.Москва, 16 июня 2002 г.
Десять часов вечера прошло уже давно, солнце пронизывает жиденькие, насыщенные тучи и ласкает золотистые купола Елоховки, спроектированной каким-то моим предком. Самый длинный день в году, а самая короткая ночь исчезла бесследно. Возвращаюсь из театра Экспромт. Вдоль чистопрудного бульвара на травке кучкуются ребята, пьют пиво, играют на гитаре, читают стихи.
За несколько часов до этого, на белорусском вокзале, ветераны пели и танцевали вальсы своей молодости. 61 год тому назад, без предупреждения, немецкие захватчики прорвали советские границы и пробились на сотни километров к сердцу русской земли, ценой террора. С этого вокзала, в тот же день отправились на фронт первые наспех сколоченные и с горем вооруженные отряды добровольцев. Почти никто из них не вернулся. На тот же вокзал вернулись первые победители. Те, которые сегодня танцевали, медленно, спокойно, под революционные ноты духового оркестра.
Около десяти дней тому назад из Москвы в Брюссель мне звонила мать, чтобы сообщить, что вероятно бабушку свою я уже больше никогда не увижу. 1909 г. рождения, прошла через медные, раскаленные, ядовитые трубы двадцатого века. Последняя из своего поколения в нашей семье.
В 70-ых, в Ульяновске, куда их когда-то эвакуировали, мы брали лодку на прокат и исчезали от зари до заката на островках Свияги. Так я научился грести. Как-то раз, дома, позвала она меня на кухню и спросила прямо в лоб, курю ли я. Нет конечно, что ты. А она мне: "Только не ври, ведь я нашла БТ у тебя в пиджаке". Попался. "Ну, что с тебя взять? Ведь запрещать бесполезно, просто будешь курить тайком, неправда? Хоть постарайся не перебарщивать, не то коротышкой останешься…". Дело кончилось тем, что мы вдвоем втихаря от дедушки курили на балконе.
В 1991 г., в дни путча, 82-летняя бодренькая старушка подобрала скомканную листовку, призывавшую к сопротивлению против путчистов. Отыскала замухрылую копировальную контору и, благодаря своей революционной решительности и обаятельности русской жены еврейского большевика, уговорила их отксерить ее в нескольких сотнях экземпляров. А потом ринулась на улицу раздавать.
В течение всех этих лет, при каждой моей поездке мне было положено привести блок крепких импортных сигарет и бутылку Амаретто, как любимый внук. Два года назад я в последний раз увидел ее в обычном состоянии. Теперь она уже не могла оставаться одна, почти ослепла, падала, ссорилась со всеми. Тем временем, я открыл сайт против теперешнего премьер-министра Италии, против него же написал книгу, потерял почти всю свою работу и меня выселили с применением полиции. Итак, на следующее лето я не смог навестить семью и зарабатывал себе на пропитание пением в опере. Это стало возможным только к Новому Году, после эмиграции в Бельгию. Конечно, сигареты были сокращены до одной пачки, а моя мать старалась не наливать лишнего. Перед вылетом, я обнял бабушку и сказал ей, что не прощаюсь, поскольку, мол, скоро вернулся бы по работе. Никогда не любил прощаться. Да и вообще, я действительно думал вернуться на итальянскую выставку.
Не сдержал я своего обещания. Несколько дней до этого, маме удалось подарить ей новый телевизор и видик. Таким образом, бабушка впервые увидела как я пою, на кассете. Удивилась, больше всего из-за производившего ею на нее впечатления. "Как будто я опять его увидела", пробормотала. Неделю спустя ее больше не стало. Я постарался успеть, тем более учитывая отсутствие бюрократии, при моем двойном гражданстве, но 16-го июня все кончилось. Другое 16-ое июня отложило неизгладимый отпечаток на мою жизнь: в 79-ом фашисты бросили две гранаты, некоторые милые пережитки которых покоятся в моем теле на радость производителей аэропортовых металл-детекторов.
Пятнадцать лет как не летал ночью, с тех пор как был в тогда еще советском Ташкенте. Как странно, встречать зарю свысока. В детстве, когда Шереметьево было только одно, по прилету, увидев еще в воздухе Останкинскую башню, никогда бы не подумал, что когда-нибудь приземлюсь задушив коварные слезы, норовящие вот-вот соскользнуть с ресниц.
Даже в шестом часу необходимо пробираться промеж десятков настырных преследующих тебя таксистов. Тютелька в тютельку, одни и те же ритуалы, в Москве и Риме, в Милане и Стамбуле. Куда лучше маршрутка, за два червонца, до конечной остановки метро. В семь часов утра, один длинный и два коротких звонка в дверь к матери, по старой коммунальной привычке.
Я вновь увидел бабушку на похоронах. Открытый гроб. Закрыл его своими руками. Понесли на плечах, как раз ровно четыре мужика. Повезли в крематорий, всей семьей. Она с нами. Поцеловал, в последний, нескончаемый раз. Накрыл. На этот раз навсегда. И вот она исчезла, где-то там, внизу, где все уже гудит. А у меня - все в тумане, все на автомате. И наконец, поминки. Рюмка для нее, покрытая ломтиком черного хлеба, на сорок дней, которые истекут 26 июля.
Два дня спустя - вальс победы ветеранов. Это было также и для нее, поскольку говорят, люди не уходят насовсем до тех пор, пока жив кто помнит их.
г. Москва, 4 мая 2003 г.
Первое доказательство, что лето настало? Сегодня. В квартиру ворвалась какая-то летучая дрянь, может комар, но это мало вероятно, может мошка, может прочая мерзость. Знаю, из-за жары и здесь придется пострадать. Дома 25, на улице 17, все окна распахнуты, небо – не голубое, а какое-то сказочно синее, воробушки воркуют, поэты вещают по телевидению, а это – самые любимые программы, не сравнить вам с Сан Ремо или "За стеклом". Живу на четвертом этаже, пятом по-европейски, береза перед домом доросла до окон. На макушке – новоиспеченное гнездо. На ней то и дело присаживаются воробьи, голуби, вороны (как им это удается, благо размером с годовалого теленка?), снегири да синицы.
Кстати о пернатых, это третья столица в мире, после Мехико Сити и Токио, как вся Бельгия вместе взятая (10.500.000), которая и так равна Литве (3.500.000), Латвии (2.600.000) и Эстонии (900.000) в сумме. Всем подсказывает, что нет в ней ничего человеческого. А оказывается…
А оказывается, спустился купить интернетовскую карточку, 10 у.е. на 14 часов, это при средней пенсии в 50 у.е. и опять-таки средней зарплате в 400 у.е. Кило мяса стоит 5 у.е. Зато бутылка водки родимой стоит полтора у.е., буханка дарницкого четверть у.е., пачка отечественных сигарет (хоть и в СП с British Tobacco, Золотая Ява) меньше половины у.е. Возвращаясь, я застал двух женщин, мать да дочь, то бишь старушка с девушкой, чуть меня моложе. А мне уже за сорок. Они старались спасти голубя, его ворона заклевала. Он не поддавался, хотя летать ему уже было не под силу. Нас остановилось человек десять, хотя на улице не было ни души, поскольку майские праздники – дело святое: все помнят и чтут, когда на берлинский Рейхстаг водрузили алый флаг с серпом и молотом. Дай бог им здоровья. Да нет, дай он его нам, коли я – ихний, по моему счастью. Редкие ветераны (в среднем 85 лет) начали приносить венки на могилы тех, кому не повезло.
Камаль Баллан, арабский преподаватель танца живота, эмигрировал в 1991 г. Когда началась война, он прервал уроки, и не ввиду какой-то особой любви к Саддаму: просто неохота радоваться. Он начал с пения по московским ресторанам, женился, народил детишек. Ни за что бы не уехал.
Вернемся же к бедному голубю. По их просьбе, я перетащил его в другой сквер, крепко держа его усталые крылья, а он все привередливо жаловался, как ребенок, чтоб ворона, эдакая гадина, рассевшаяся на тополе в ожидании, когда же мы все-таки уйдем, потеряла ориентир. В итальянских городах нет ворон, но даже при наличии таковых, в Риме меня приняли бы просто за придурка. Вернее, неудачника.
Где же мой отроческий Рим, где пузатые синьоры к полуночи спускались пить кофе, доброжелательно раскланиваясь друг перед другом. Где моя детская Москва, где в то же самое время девушки возвращались домой без кавалеров, и никому и в голову не взбрело бы не то что изнасиловать, но даже пристать… Где мне место, пес его знает.
Несомненно, высоток здесь – хоть пруд пруди, как в прочем и во всем мире. Вероятно, даже наверняка, с тех пор, как человек начал строить выше близ лежащих деревьев, он перестал быть таковым, членом сией планеты.
Это просто ода весне. Конечно, зимой мороз доходит до тридцати, так ведь он же сухой, от него меньше страдают, как в бане при жаре. Несомненно, летом не бывает римской и миланской Сахаровой жары, редко градусник переваливает за тридцать, но разве это так худо? De gustibus.
г.Москва, 5 июня 2003 г.
Все прошло, операция прошла успешно, только слабоват, но это поправимо. Техника на грани фантастики: вставили лупу в глаз, такую, какими обычно пользуются часовщики, за три минуты полторы дюжины красных вспышек в глазу и гуляй. Перед глазами маячат красные пятна, левый зрачок расширен как у наркомана, клонит ко сну. Но теперь вроде больше ничего не предстоит, разве что зайти на контроль через пару недель. Вот только канитель: не поднимай грузы, не пей, не ешь соленого–перченого, не мой голову горячей водой... Прошу прощения, а дышать можно?
Все началось во второй половине апреля, и тогда пришлось полежать в стационаре дней десять, вот это было нечто. Я тогда написал следующие строки:
г.Москва, 9 мая 2003 г.
Клиника Федорова знаменита с 70-х и 80-х годов: впервые в мире именно у них начали оперировать лазером катаракту и близорукость. В те годы они располагались на последнем этаже г-цы Космос. Помню, как толпы пожилых иностранцев, прилетавших как тургруппы, входили в лифт с забинтованными глазами, как на войне: два-три дня спустя их можно было уже встретить у Кремля. Вот бы не подумал, что когда-нибудь мне суждено тоже попасть туда. Да нет, не на Красную площадь.
Итак, впервые в жизни лежу в больнице. Время обретает совсем иные сроки и продолжительность. 7:30, просыпайся. 8:00, капли. 8:30, завтрак. 10:00, укол в глаз, очень болезненный, и два укола в задницу. 12:00, капельница. 12:30, обед. 16:00, капли. 17:30, ужин. 18:00-22:00, телевизор. И так каждый день. Два дня спустя кажется, что прошло два месяца, на следующий день - что вообще так всегда и было.
В 18:00 – новости, а потом бабушки хотят смотреть какую-то мыльную оперу. И досюда добрались. В 21:00 – опять новости, далее дедулям подавай хоккей.
Средний возраст – за 75, большей частью – ветераны Великой Отечественной. И, прямо как нарочно, пролежал там 9 мая, день победы. Победа не над немецким народом, а над изгнанным захватчиком; освобождение, но не только самих себя, а всего мира от фашистской язвы.
По телевизору, 8-го мая (день подписания безоговорочной капитуляции) передавали концерт, посвященный тем, кто выжил вопреки всем и вся, и тем, кто не вернулся. Старики обычно, известное дело, любят поболтать, на все есть свое мнение. А тут – гробовое молчание, неестественная, напряженная тишина, под мелодию песни, которая проводила первых подростков с Красной площади прямо на фронт, на окраине города. Из них почти никто не вернулся. Кто бывал в Москве, вдоль дороги из Шереметьево в город видел противотанковые козлы, до которых добрались фашистские танки. Вставай, страна народная, вставай на смертный бой. Пусть пламя благородное накроет как волна. Идет война народная, священная война.
С самого утра, все улыбались, поздравляли друг друга. И наконец-то, не господа, а товарищи. На завтрак – добавка, бутерброд с красной икрой. Один выписывавшийся ветеран уже причмокивал, предвкушая фронтовые сто граммов, которые ему предстояло выпить в Александровском саду, вдоль кремлевской стены, вместе с остальными оставшимися в живых и с Путиным, как уже стало традицией.
Вот мы и сообразили, 9-го утром, с пятью мужиками из моей палаты, разработали военную тактику, чтобы послать одного из нас, в тапках, за водкой в палатке возле больницы. Иначе – и праздник не праздник. Послали 81-го летнего подлодочника, а я зубы заговаривал охраннику, какая, мол, погода, и как ему видать тоскливо, проводить праздники на вахте.
Ума не приложу, пока мы в палате втихаря пили и говорили (а как же иначе?), откуда появилось столько добра: хлеб, колбаса, мандарины, сыр, печенье, даже куриные ножки. Родственники не понимают, что мы тут – больные, двигаемся мало и потребляем еще меньше. Как знак внимания, было бы достаточно фруктов и сигарет, но это напоминает совсем другие нары…
г.Москва, 11 июня 2003 г.
Выхожу из метро, а прямо оттуда меня обгоняет породистая дворняга, из породы, которую пускают в ход на собачьих боях, и бросается на пару болонок на поводу у старушки на костылях. Одну он успел буквально разгрызть надвое, я как раз подоспел и начал ее бить пинками по пречендалам. Тут старушка, оравшая несвоим голосом, взмолилась удержать ее. Еле-еле успел поймать ее. Вот ее болонка и подохла. Никто не вмешался, включая трех маститых ментов с автоматами. Более того, они мне еще претензии предъявили, мол, а если бы она на меня набросилась? В двух метрах сидели какие-то отморозки со своими телками (иначе их не назовешь) за столиком на открытом воздухе и дули пиво, да приговаривали, хохоча: видел, как она ее хрясть? Дальше, пришлось выпрашивать в магазине картонную коробку, лопатой класть туда труп, далее клянчить у бомжей детскую коляску и провожать безутешную старушку домой.
Да, я не хочу быть на месте ни одного из упомянутых персонажей. Однако я единственный, кто хоть что-то сделал. А делать надо. Добрее надо быть. Заступаться за слабых. Или это издержки моего пионерского воспитания?
г.Москва, 10 июля 2003 г.
Это чудовищно, это больно, но это необходимо: никто не забыт, ничто не забыто. К таким словам, как "взрыв", "теракт", "шахид", мы привыкли. А вот когда видим, что это значит на практике – кровь стынет и закипает. В 1979 г. я сам был жертвой теракта, до сих пор во мне сидит четыре осколка. Западное лицемерие тут неуместно: смерть выглядит именно так, насильственно, отвратительно, страшно, пахнет кровью, жареным мясом, человеческой непередаваемой болью, воплями, проклятьями, слезами, потерей близких навсегда. Не стоит об этом забывать.
г.Москва, 17 августа 2003 г.
Что такое переводчик? Его задание еще более трудно, чем задание письменного переводчика, поскольку он должен принимать решения в течение нескольких секунд и без помощи словарей. Действительно, языковые и словарные способности безупречного переводчика – необычайны: в какой-то день, переводчик работает на съезде речного судоходства, а на следующий день – на семинаре исследований по раку; поэтому, он использует термины, которые нормальный человек вероятно вообще не знает ни на каком языке. Наконец, синхронный перевод – нечто чудотворное. Синхронист слушает какой-то язык в наушниках, мгновенно переводит его и передает этот перевод посредством микрофона.
Рауль Ватцлавик (Институт Умственных Исследований), Действительность действительности
г.Москва, 19 декабря 2003 г.
Как мне этого не хватало… Более полтора года, как я вернулся в Москву, спустя 30 лет. Снимаю однокомнатную "брежневку", и до сих пор кайфую, всего лишь потому, что, в полной тишине и темноте, выхожу на балкон при десятиградусном морозе и, несмотря на то, что я всего лишь на пятом этаже, вижу горизонт…
Комментариев нет:
Отправить комментарий